– Ты чего, дядя Веня?

– Спишь, наглец?

– А что я сделал?

– Где Лёва?

– Надеюсь, на том свете…

– Что ты с ним сделал?

– Ножичком пырнул, что сделал. Он же долг не признал…

Значит, фуфлыжник он…

– Ты забыл, в какое общество я тебя привел? Фуфлыжник не он, а ты! Никто не признал нечестный выигрыш! А ты, похоже, мой последний урок не усвоил.

– Почему это?

– Урок был в том, что не вся наша жизнь – игра. Надо уметь вовремя выходить из игры, чтобы не стать настоящей скотиной. Я не желаю более тебя знать. Убирайся! И моли бога, чтобы Лева остался в живых.

Выгнав зазнавшегося племянника, Вениамин отправился к Лёве, пребывавшему в больнице скорой помощи.

– Ты как, старик?

– Бывало и лучше… Но жить буду – племянник твой неопытный мочила…

– Тем лучше… Вот тебе на скорое выздоровление и короткую память, – Вениамин положил на тумбочку тысячу рублей. – Не держи зла на придурка…

– Постараюсь… Иногда мне кажется, не иметь родственников – это счастье…

– Однако родню не выбирают.

– И то правда.

– Бывай, Лёва, и не болтай об этом инциденте.

Прилетев в Минск, первым делом Вениамин наведался в глухую деревню на хутор к родному брату Иннокентию и его жене Тамаре, которые поведали, что Никиту кто-то пытался убить, прислав на его адрес посылку со взрывным устройством. Вениамину и самому было интересно, чьих рук это дело, поскольку «талантливый» отпрыск мог напакостить где угодно и кому угодно. Но подтирать дерьмо за нерадивым отпрыском он более не намерен…

27

Предусмотрительно оставив в соседнем дворе служебную машину, Владимир Георгиевич к дому, в котором жил Гарик Василевич, подошел не спеша, вглядываясь в окна, в одном из которых торчала чья-то очкастая физиономия.

– Игорь Василевич? – Морозов вопросительно поднял густые поседевшие брови.

– Он самый… – грустно промычал очкастый. – Вы, наверное, из милиции?

– Из прокуратуры. Следователь по особо важным делам Морозов.

– Давно вас жду.

– А что так?

– Наболело… Проходите…

Только сегодня Гарик наконец решил взять себя в руки. С самого утра он совершил над собой невероятное усилие, чтобы убрать постель и подвесить полуразбитую люстру. И дело было даже не в том, что в любой момент могут вернуться из отпуска родители, и Любе, его любимой сестренке, давно пора было возвращаться домой.

Именно сегодня Гарик решительно заявил самому себе, что настало время перестать быть инфантильным хлюпиком перед напором наглого шулера. «Я тоже способен на поступок! Отныне я не буду рабом каталы, униженно лакая воду из тазика, в котором тот мыл свои ноги, перестану по утрам бегать в магазин за шампанским в надежде, что Маза, в конце концов, смилостивится и скостит проклятый долг в четыре тысячи триста рублей. Пусть избивает до полусмерти, пусть даже до смерти, но унижения я более не потерплю. Какую глупость еще совсем недавно я хотел совершить: свести счеты с жизнью!

И кому от этого станет легче, разве только этому уроду Мазе…» – думал Гарик, глядя в окно на недавно распустившиеся цветущие каштаны. И странное дело, как только карточный должник собрался с силами, жизнь как-то потихоньку начала налаживаться: Гарик созвонился с администратором ресторана, в котором служил, и договорился, что парень одолжит ему тысячу рублей. «И это только начало, выпутаюсь, не может быть, чтобы не выпутался… Вот и следователь пришел на помощь…»

– Один дома? – отвлек от героических мыслей Гарика Морозов.

– Да… Родители в отпуске, на днях возвращаются.

– Тебе такой человек по фамилии Мазовецкий знаком?

– О да…

– Играл с ним?

– Пришлось однажды…

– Много проиграл?

– Много…

– И сколько?

– Четыре тысячи триста…

– Отдал?

– Откуда? Только сейчас договорился, в долг возьму тысячу…

– А остальное?

– Там видно будет. Лечить меня будете?

– Скорее наоборот. Мазовецкий выбивал долг?

– А как же!

– Бил?

– И не только. Сестру мою пятнадцатилетнюю на моих глазах изнасиловал…

– А ты что?

– Что я? Повеситься хотел, да люстра не выдержала.

– Что ж не повторил трюк?

– Издеваетесь? А что было делать? Этот ублюдок издевается надо мной как хочет!

– И ты решил отомстить и убить его?

– Вы что? – поперхнулся от неожиданного вопроса Василевич.

– Мазу убили?

– Да нет, он-то как раз жив, но погибла случайная девушка.

– Жаль, я бы хотел, чтобы он сдох. Но на такой поступок я не способен пока. Считай, две или три недели пил беспробудно, раскис, как баба… И вы знаете, как-то нелепо так проигрался, хитро он затянул меня в игру, одноклассничек, чтобы я еще когда-нибудь с кем-нибудь сел играть в карты!

– Я понял, на всякий случай не уезжай никуда из города. Будь здоров и не кашляй!

– И вам не хворать!

28

Тем временем неповоротливый Смирнов проявил небывалые чудеса рвения и выведал, что все гастролеры, фигурирующие в списке Мазовецкого, в течение всего апреля месяца прилетали в Минск самолетом или прибывали поездом и после проведенных в местном катране игр через пару дней благополучно отправлялись по своим делам дальше. Исключение составил лишь один – москвич Семен Скорповский, по кличке Скорпион, задержанный за фарцовку возле столичного ГУМа и по этой причине пребывающий в следственном изоляторе.

Таким образом, версия о причастности заезжих катал к покушению на убийство отпала, по крайней мере, отступила на дальний план, поскольку мала доля вероятности, что именитые каталы могли нанять кого-то для устранения малоизвестного белорусского конкурента. Возможность такая все же существовала, но при этом каким-то невероятно загадочным виделся возможный мотив.

Оперуполномоченный Латышев отправился по адресу к Федоровым, однако в квартире номер 26 никого не оказалось, и опытный старший лейтенант по обыкновению собрал первичную информацию о жильцах этой квартиры от соседей. И поскольку он не мог предположить, где искать бывшего одноклассника Мазовецкого, тунеядца Данилу, милиционер поспешил к продуктовому магазину, в котором работала сожительница Данилы Марина Петрикова.

Как только Латышев показал служебное удостоверение симпатичной длинноволосой блондинке в джинсах, торчащих из-под форменной одежды продавца, девушка побледнела и как подкошенная свалилась на стул.

– Я ждала вас, – еле слышно прошептала Марина, нервно царапая ногтями колено.

– Вас есть кому подменить? – пока еще не понимая сути признания, Латышев приготовился к серьезному разговору.

– Алевтина, – позвала Марина, не отрывая взгляда от милиционера, – подмени меня!

– Слушай, красавица, каждый должен нести свой портфель! – выглянула из подсобки бухгалтерша и осеклась, заметив незнакомца.

– Это за мной, из милиции, нам надо поговорить. – настаивала Марина.

– Да-да, говорите, идите в подсобку… – понимающе откликнулась Алевтина, и Латышеву показалось, что лишь ему одному неведомо, о чем будет